Беда Достопочтенный

Беда Достопочтенный
Beda Venerabilis
Святой Беда (картина Бартоломе Романа, XVII век)
Родился	672 или 673 Нортумбрия
Умер	26 мая 735(0735-05-26) Нортумбрия
Почитается	в католической церкви, Сурожская епархия Русской православной церкви
Канонизирован	1899
В лике	Учитель Церкви
Главная святыня	Даремский собор
День памяти	27 мая
Труды	Церковная история народа англов
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Бе́да Достопочте́нный (Беда Досточти́мый; лат. Beda Venerabilis, англ. Saint Bede, Venerable Bede или Bede the Venerable, др.-англ. Bǣda или Bēda; между 672 и 673 — 26 мая 735) — бенедиктинский монах двойного монастыря^[англ.] Святых Петра и Павла в англосаксонском королевстве Нортумбрия (современный Джарроу). Прозвище Беды, «достопочтенный» (лат. venerabilis), известно из эпитафии IX века, по преданию, продиктованной ангелом. С этим титулом его упоминают Алкуин и Павел Диакон. На Ахенском соборе 836 года был провозглашён «достопочтенным и удивительным учителем современности» и было принято постановление считать Беду таким же непререкаемым авторитетом, как и ранних Отцов Церкви. Вплоть до конца Средневековья его ставили в один ряд с Августином Блаженным и Григорием Великим^[1]. В 1899 году Беда был канонизирован папой Львом XIII, одновременно католическая церковь назвала его одним из Учителей Церкви. В 1978 году Беда был канонизирован митрополитом Антонием (Блумом), является местночтимым святым Сурожской епархии Русской православной церкви^[2].

Автор около 40 трудов на латинском языке, посвящённых разнообразным вопросам богословия и церковной жизни (включая календарное исчисление), риторики и грамматики. Поскольку Беда написал одну из первых историй Англии под названием «Церковная история народа англов», она принесла ему славу «отца английской истории»^[3]. Начиная с эпохи Реформации авторитет Беды-богослова отступил на второй план, уступив место Беде-историку^[4], при этом и католики, и протестанты равно использовали его «Историю», находя в ней подтверждение своим взглядам. Именно этот труд является наиболее изученным в современной историографии^[5].

По словам М. Ненароковой, жизнь Беды-монаха настолько бедна внешними событиями, что о ней достоверно ничего не известно^[6]. Невелик и круг доступных источников: Беда поместил краткий перечень своих важнейших жизненных вех в конце «Церковной истории народа англов». На основе этих пассажей строилась краткая «Жизнь Беды» Кутберта; рассказ о смерти своего учителя Кутберт поместил в послании к некоему Кутвину. В дошедшей до нас переписке современников, как самого Беды, так и англосаксонских миссионеров в Германии — св. Бонифация, Лулла, и посланиях Алкуина также можно почерпнуть некоторые сведения. Все жития Беды — позднего происхождения^[2][7]. Значительную часть автобиографии занимал перечень книг, написанных Бедой. М. Ненарокова отметила, что «создаётся впечатление, что, отрекшись от мира, Беда желал, чтобы и мир ничего не знал о нём как о личности, но при посредстве его сочинений обратился бы к миру Горнему»^[8].

Дж. Браун отмечал, что имя «Беда» необычно и упоминалось в источниках за всю англосаксонскую историю всего три или четыре раза^[9]. Имя восходит к западному англосаксонскому диалекту и звучало как Bīeda, на нортумбрийском диалекте — Bǣda. Этимология этого имени восходила к корню bēodan — «повелевать, командовать». По-видимому, оно соответствует древневерхненемецкому имени Bodo с тем же значением^[10]. Впервые это имя упоминалось в «Англосаксонской хронике» под 501 годом. Мартиролог Даремского собора упоминал двух монахов с именем Беда, один из которых, видимо, и был собственно святым Бедой^[11].

Обращение «Достопочтенный» (лат. Venerabilis) во времена Беды часто употреблялось в отношении священников и в трудах самого Беды постоянно прилагалось к клирикам. По мнению М. С. Петровой, латинскому «досточтимому», с некоторыми оговорками, соответствует русское «преподобный»^[12]. Из историй, которые объясняли отождествление этого прозвища с Бедой, наиболее известен рассказ о монахе, который высекал на его надгробии эпитафию. Не в силах подобрать слова, которое подходило по размеру к фразе Hic sunt in fossa Bedae… ossa («Здесь во прахе покоятся кости …Беды»), монах отправился спать. Наутро, вернувшись, он увидел надпись завершённой — рукой ангела было высечено слово «Venerabilis»^[13].

Беда родился приблизительно в 672 или 673 году; о своём происхождении или родителях никогда не упоминал. Хотя Дж. Кэмпбелл и А. Такер доказывали знатное происхождение Беды или его родство с Бенедиктом Бископом или Кеолфридом^[англ.], по мнению Дж. Брауна, для этого нет никаких оснований. Одним из важнейших доказательств является его невысокое положение в монастырской иерархии: в те времена особы знатного или королевского происхождения быстро достигали сана аббата или епископа^[14]. Согласно позднему преданию, он появился на свет в деревне Монктон, расположенной на землях двойного монастыря св. Петра и Павла в Джарроу. В «Церковной истории» (V, 24) он сам утверждал, что в возрасте семи лет родственники отдали его в обучение монахам^[7].

Обитель была устроена по галльским и итальянским образцам, располагала обширной библиотекой, а её устав основывался преимущественно на правилах св. Бенедикта^[6]. Одним из чудес монастырской библиотеки был полный текст Библии, переписанный в одной книге, Codex Grandior из виварийской библиотеки Кассиодора, привезённый в Нортумбрию около 679 или 680 года^[15]. Благодаря усилиям аббата Кеолфрида в обители был создан скрипторий, из которого вышли три копии полного латинского перевода Библии блаж. Иеронима. Одной из них был Амиатинский кодекс, в переписывании которого, вполне возможно, принимал участие и Беда^[9][16]. Одной из важнейших особенностей обители в Ярроу был дух равенства и невмешательства властей во внутренние дела обители. По установленным основателем — Бенедиктом Бископом — порядкам (подкреплённым грамотой Папы Римского) знатность рода или прежнее социальное положение не должны были влиять на отношения внутри обители, монахи которой считались братьями пред Богом. Аббат не должен был ни видом, ни воздаваемыми почестями отличаться от прочей братии, а его авторитет и происхождение не должны были привести к передаче должности по наследству. Обо всём этом с большим удовлетворением писал сам Беда^[17].

В житии наместника Кеолфрида сохранился примечательный эпизод: около 681 года разразилась эпидемия чумы, причём в Ярроу из всей братии остались в живых лишь отец-настоятель и мальчик-послушник. Лишившись братии, Кеолфрид решился сохранить весь цикл богослужения и чтения Псалтири без антифонов в течение суток, кроме вечерни и заутрени, но не смог выдержать этого более недели. Тогда он благословил послушника, и они вдвоём служили по полному чину, пока не подоспела помощь. Существует обоснованное предположение, что этим послушником был сам Беда^[18].

Образование Беда, несомненно, получил в родной обители, и оно было наилучшим для его времени и страны. Помимо аббатов Бенедикта Бископа и Кеолфрида, он упоминал только одного наставника — Трумберта, «который преподал мне Писание» (HE, IV, 3)^[19]. Аббатство Ярроу было известно тесными связями с Римом и Галлией, кроме того, многие братья вышли из соборной Кентерберийской школы, также основанной выходцами из Италии. Круг чтения Беды, реконструированный на основе его трудов, был необычайно широк. Владея греческим языком, он хорошо знал и восточных Отцов Церкви, что было на латинском Западе величайшей редкостью. Кроме обязательного для всех Священного Писания, Беда читал труды блаж. Иеронима Стридонского, блаж. Августина, св. Григория Великого, св. Амвросия Медиоланского, св. Киприана Карфагенского, из восточных: св. Василия Великого, св. Григория Богослова, св. Афанасия Великого. Известные Беде жития святых принадлежали перу св. Афанасия Великого, Павлина Ноланского, Сульпиция Севера, Поссидия. Упоминал он «Гомилии» Оригена и некоторые труды Григория Назианзина — в переводе Руфина^[20]. Он читал исторические труды Иосифа Флавия, Григория Турского, Марцеллина Комита, Евтропия, Орозия, Евсевия Кесарийского (также в латинском переводе Руфина). Судя по подсчётам Дж. Брауна, Беда пользовался примерно половиной из 30 грамматик и риторических трактатов, известных в то время в Англии и Ирландии. Он имел представление об энциклопедических трудах Плиния и Исидора Севильского. Он также был начитан и в поэзии: из христианских поэтов ему были известны Пруденций, Ювенк, Седулий, Венанций Фортунат, Аратор^[21]. Впрочем, вслед за Григорием Великим, Беда неодобрительно относился к светской («языческой») литературе и если и цитировал строки Лукреция, Варрона, Горация, Саллюстия и Овидия, то делал это по выдержкам, приводимым у других христианских авторов, иногда даже без конкретной привязки. Главным источником такого рода был для него Исидор Севильский^[22]. Единственным языческим поэтом, которого точно читал Беда, был Вергилий — главный авторитет для Альдхельма, но, вероятно, Беда читал его в молодости и более не возвращался к его поэмам, поскольку все цитаты из «Энеиды» даны с ошибками^[23].

Помимо родного древнеанглийского, латинского и греческого языков Беда, по-видимому, владел ещё и ирландским. По оценке В. Эрлихмана, «его латинский язык почти безупречен по чёткости грамматических конструкций и простоте лексики и выгодно отличается от искусственного стиля позднелатинской поэзии, перегруженного метафорами и сложными фразами. В своем языке, как и в стиле, он ориентировался на латынь поздней Империи (прежде всего на язык „Вульгаты“ св. Иеронима) и в отличие от французских и немецких авторов последующего периода, да и более раннего времени, почти не употреблял варваризмов»^[24].

Вероятно, Беда рано проявил незаурядные способности, поскольку (по собственным словам) был рукоположен во диакона в девятнадцать лет, за шесть лет до срока, установленного канонами. В 703 году, в тридцать лет он был рукоположён во пресвитера^[6]. Главным его наставником и собеседником на протяжении 35 лет был настоятель Кеолфрид (вплоть до его отъезда в Рим в 716 году)^[25]. Жизнь Беды была исключительно размеренной, полной молитвенного созерцания и интеллектуальных занятий, он никогда не стремился к высоким должностям и не занимал постов в церковной иерархии Нортумбрии. За всю жизнь он лишь дважды покидал обитель: один раз (около 720 или 721 года) посетил Линдисфарн и, возможно, в 733 году навестил в Йорке своего ученика и друга Эгберта, епископа Йоркского^[26]. Ограниченность своего жизненного опыта он вполне осознавал: так, в комментарии на Книгу Царств он писал о двух женах Саула: «Как может судить об этом тот, кто не был женат даже на одной?» Будучи выходцем из простонародья, Беда неуютно чувствовал себя в королевских дворцах. В своих исторических трудах он упоминал о войнах и интригах королей, но, в отличие от царедворца Григория Турского, не проявлял ни достаточного знания дела, ни интереса к этой теме^[24].

Заболев в конце жизни, Беда даже и тогда не оставлял учёных занятий, диктуя перевод Евангелия от Иоанна на древнеанглийский язык. Алкуин приводил следующую легенду: несмотря на крайнюю слабость, в каждый из часов, отведённых для богослужения, Беда непременно приходил в монастырскую церковь, чтобы петь в хоре. Когда его спросили о причинах такого рвения, он сказал:

«Я знаю, что ангелы посещают канонические часы и собрания братьев; что если они среди братьев не найдут меня? Разве не станут они спрашивать, где же Беда? Почему же он не пришёл для положенного служения вместе со своими братьями?»^[27].

После недуга, продолжавшегося 50 дней, Беда скончался 26 мая 735 года — в день Вознесения Господня. Согласно его биографу Кутберту, он успел надиктовать ученикам предсмертную песнь на древнеанглийском языке. Почитание Беды как святого от момента его кончины было двойственным: с одной стороны, он стал местночтимым святым в Ярроу, обретение его нетленных мощей рассматривалось в Средневековье как канонизация; известно одно исцеление, зафиксированное традицией VIII века (в стихах Алкуина о «Святой Йоркской церкви»). С другой стороны, благодаря ученикам Беды — Кутберту и Эгберту, а также Алкуину (родившись в год смерти святого, он также считал себя его учеником по духу), возникло представление о нём как посреднике в передаче Писания. Этот образ распространил Алкуин, привезя в государство франков рукописи Беды^[28].

Почитание Беды, по-видимому, установил именно Кутберт — следующий настоятель обители Петра и Павла. Идея святости учителя, вероятно, распространилась в кругу церковных интеллектуалов, использовавших его труды. В IX веке имя Беды было помещено в ряд святых, поминаемых в Фульдской обители^[29]. Имя Беды было включено в календари-мартирологи многих английских монастырей, начиная с IX века. Между 1020—1030 годами его мощи были похищены из Ярроу и перенесены в Галилейскую часовню Даремского собора после разрушения викингами его родной обители^[30][2]. Рано возникла и легенда о паломничестве Беды в Рим: в XII веке Уильям Мальмсберийский включил в текст «Деяний английских королей» письмо, якобы написанное папой римским Сергием I аббату Кеолфриду, в котором предлагалось немедленно отправить «слугу Божьего Беду Достопочтенного» в Рим^[31]. После норманнского завоевания Англии имя Беды стало прочно ассоциироваться с возрождением монашеского духа в Нортумбрии и утраченного аскетизма ранней Церкви. Поэтому почитание Беды распространилось не только в среде бенедиктинцев — его родного ордена, но и среди цистерцианцев^[32].

В «Божественной комедии» Данте Алигьери поместил Беду в четвёртую райскую сферу Солнца вместе с Боэцием, Павлом Орозием, Исидором Севильским, Фомой Аквинским и царём Соломоном (Рай, 10, 131). В Риме Данте упрекал кардиналов, что они изучали Беду «не так, как должны были». Образ Беды присутствовал в поэтических произведениях У. Уордсворта («Ecclesiastical Sonnets», I, 23) и Я. П. Полонского («Бэда-проповедник»)^[33].

Почитание Беды в среде христианских интеллектуалов трансформировалось вместе с изменениями самой этой среды. Огромному интеллекту и духовному наследию Беды должны были соответствовать задачи общеевропейского масштаба. В XVII веке Дю Буле в своей «Истории Парижского университета» описывал баталии французских и английских студентов XV века, причём последние требовали привилегированного положения на том основании, что университет был основан Бедой — их соотечественником. Папа Мартин V даже направил в Париж легата, который, проведя расследование, согласился, что Беда действительно останавливался во французской столице на пути в Рим и действительно основал здесь университет. Иными словами, для подтверждения одной легенды послужила другая^[34]. Кембриджский университет также провозгласил Беду своим отцом-основателем, а в XVII веке всем желающим даже показывали дом, в котором монах якобы останавливался в городе. По-видимому, этому способствовало и то, что именно в Кембридже вышло первое английское собрание сочинений Беды (1643)^[35].

В 1899 году Беда был канонизирован папой Львом XIII, одновременно Католическая церковь назвала его одним из «учителей церкви». В 1978 году Беда был канонизирован митрополитом Антонием (Блумом), и является местночтимым святым Сурожской епархии Русской православной церкви^[2]. Память его почитается в День всех святых Британских островов (3-я неделя по Пятидесятнице); в Католической церкви — 27 мая^[36]. Англиканская и другие протестантские церкви почитают Беду только как авторитетного церковного писателя, но не святого^[24].

В краткой автобиографии, приложенной к «Церковной истории», Беда писал, что одним из его любимых занятий было «учить». Он никогда не упоминал, что именно и как преподавал в монастырской школе, и это можно реконструировать лишь по содержанию его трактатов. Среди предметов с уверенностью можно назвать латинский язык и риторику, основы математики и астрономии. Поскольку одним из послушаний Беды было пение в церковном хоре, возможно, с математическими предметами была связана и музыка. Кутберт писал св. Бонифацию, что, будучи учеником Беды, нёс в монастырской школе то же послушание, что и его учитель^[37].

Неудивительно, что практически все ранние работы Беды, написанные после 700 года, предназначались для монастырской школы Ярроу. Их содержание многообразно: латинская грамматика, правописание, риторика и основы поэтического искусства. Первостепенной задачей Беды-учителя было освоение клириками латыни — языка Церкви, причём для чтения Писания и Отцов Церкви элементарного владения языком было недостаточно, не говоря о задачах проповеди, для которой требовалось грамотно и красиво излагать свои мысли и писать тексты^[38]. В то же время ему приходилось решать сложнейшую задачу приспособления языческого античного знания к новой, христианской культуре. Более или менее определённые взгляды Беды на место красноречия в системе христианского знания содержатся в комментарии к 14-й главе 1-й книги Царств, объясняющем эпизод, в котором Саул воспретил своим воинам вкушать что-либо до победы над врагом, тогда как Ионафан, не слышав о заклятии, подкрепил свои силы мёдом диких пчёл и одолел всех врагов своего царя. Для Беды-комментатора особое значение имел образ мёда, который и для античности, и в средневековье символизировал мудрость и книжное знание^[39]. В общем случае монаху — «тому, кто состязается в борьбе веры» — следует отвергать все соблазны, в том числе «глубокую любовь и чрезмерное уважение к наслаждению мирского красноречия». Однако для нужд распространения и защиты христианской веры красноречие Цицерона может быть признано относительно полезным, и его следует изучать, ибо оно подобно мёду, который вкусил Ионафан^[40].

Для нужд школы, которую он возглавлял, Беда написал несколько трактатов, которые могут быть названы педагогическими: «Об орфографии», «Об искусстве метрики», «О фигурах и тропах Св. Писания». Трактат об орфографии долгое время считался одним из первых его сочинений, но Дж. Браун доказал, что текст был создан позднее 709 года. По своему содержанию это словарь, статьи-лексемы которого объясняют тонкости семантики и словоупотребления, а также приводят сведения о грамматических формах и трудностях произношения. Материалы к трактату были заимствованы из 7 позднеантичных трактатов. Итальянская исследовательница Анна Дионисотти доказала, что целью Беды было создание лексического ключа к грамматике, орфографии и семантике Священного Писания и современных ему богословских трудов^[41].

Трактат «Об искусстве метрики» был посвящён размерам латинского стихосложения. Его основой был комментарий к грамматике Доната, иллюстрированный примерами из Вергилия и христианских поэтов. Данный трактат предназначался для учеников, которые уже овладели основами латыни и осваивали долготу и краткость гласных. Главным методическим средством для этого служило сочинение стихов^[42]. Изучение метрики помогало осваивать стихотворные размеры, приличествующие по правилам античной стилистики для гимнов, восхвалений святых, эпиграмм, литургических текстов, в меньшей степени — классической латинской поэзии. Изложение велось по схеме: буквы — слоги — стопа — стихотворный размер; завершающие главы посвящены ритму и трём родам поэзии. Все высказывания и фразы напоминали о смирении и послушании. В трактате Беды впервые был описан изосиллабический ударный размер, который постепенно сменял античную количественную метрику^[43].

К трактату о метрике было присоединено самостоятельное небольшое сочинение «О фигурах и тропах Священного Писания». За основу вновь была взята грамматика Доната. Трактат был поделён на две книги, в первой из которой рассматривалось 17 фигур, а во второй — 13 тропов. Беда верил, что все библейские тексты были продиктованы Святым Духом и имели общий божественный замысел и вдохновение. Их постижение было возможным и с точки зрения литературной формы. Согласно М. Ненароковой, Беда осуществил предписание блаж. Августина («О христианской науке») — основывать знакомство учеников с правилами античной риторики на примерах из Священного Писания. Композиция же главок явно напоминает «Толкование псалмов» Кассиодора, в котором описаны риторические средства, определения и примеры использования в Псалтири^[44]. В то же время Беда следовал советам Григория Великого, который рекомендовал христианам создавать грамматическое учение не на классической грамматике, а непосредственно на материале священных текстов. Не следует также забывать, что латинский язык был в то время живым, и языковая ситуация IV века отличалась от употребления VII—VIII веков. Однако Беда допускал некоторые классические элементы, например, разъяснение использования некоторых греческих букв, набор которых, впрочем, не совпадал с тем, что приводился у Исидора Севильского в «Этимологиях»^[45].

В представлении Беды и клирики, и миряне должны были знать наизусть и понимать учение, содержащееся в Символе веры и Господней молитве, и ежедневно повторять их, укрепляя душу против греха. Такое знание, по нормам Западной церкви, предполагало владение латинским языком. Беда сознавал серьёзность языкового барьера в условиях почти поголовной неграмотности клириков^[46]. Поэтому в послании Эгберту, архиепископу Йорка, Беда говорил:

Что до неучёных, знающих только родной свой язык, то пусть они выучат эти тексты на родном языке и постоянно поют их. Это следует делать не только тем, кто ведёт ещё жизнь мирян, но и тем клирикам и монахам, которые уже изучили латынь^[47].

В том же послании упоминается, что Беда лично и не раз изустно переводил Символ веры и Господню молитву на язык англов для не знавших латынь священников. Из Кутбертова описания кончины Беды известно, что на одре болезни он начал перевод Евангелия от Иоанна на англосаксонский язык и даже успел закончить эту работу^[47].

Беда безоговорочно признаётся одним из величайших экзегетов Средневековья. Составляя список своих трудов, он особо останавливался на комментариях к книгам Ветхого и Нового Заветов и в послании к Эгберту писал:

С того времени, как я принял сан священника, и вплоть до моего пятидесятидевятилетнего возраста я старался делать короткие примечания к Святому Писанию из трудов досточтимых отцов — для потребности своей и братьев…^[47]

Культура чтения и изучения библейского текста, сложившаяся на средневековом Западе, предполагала знакомство образованного клирика не только с собственно священным текстом, но и с комментаторским корпусом. Когда в XII веке был составлен стандартный сводный комментарий — Glossa ordinaria (тексты каждой библейской книги сопровождались глоссами на полях), большое место в нём занимали именно выдержки из экзегетических книг Беды^[48].

Беда Достопочтенный не являлся оригинальным богословом, который мог предложить собственную интерпретацию вероучения. В отличие от Святых Отцов ему не было необходимости защищать положения веры, спорить с противниками или опровергать мнения оппонентов. Все суждения Беды строились в соответствии со святоотеческой традицией, его экзегетические и гомилетические работы предназначались для научения тому, как следует читать Священное Писание, понимать его и размышлять над ним^[49]. Во множестве трудов Беды Писание именовалось «хлебом жизни», вкушая который, человек мог надеяться на спасение в жизни вечной. Писание рассматривалось как неисчерпаемое, а его буквальный смысл — как лишь небольшая часть всех заложенных в него смыслов, которые следовало раскрыть:

…Тем, кто в силах, кто обрёл по милости Божией способность к пониманию, необходимо собраться для усердного изучения и сделать так, чтобы их младшие братья пришли к познанию сказанного и написанного, чтобы пища тех слов не пропала от бездействия и не была сокрыта от простых людей^[50].

— Гомилии, I, 21

В своей экзегезе и гомилиях Беда решал двуединую задачу. Во многих его посланиях утверждалось, что книги очень дороги, а смыслы Августина, Амвросия Медиоланского и Григория Великого так велики, что постичь их может только очень образованный человек. Поэтому Беда возложил на себя задачу извлечь из них то, что может научить несведущего читателя, принимая во внимание «неподготовленность народа англов». Естественно, что выдержки из книг предшественников сопровождались его собственными пояснениями. Второй задачей было комментирование тех книг Писания, которые редко оказывались в пределах внимания христианских авторов: Соборные послания апостолов, книги Ездры, Книга Неемии^[51]. В методе Беды примечательно то, что, беря за основу Вульгату — латинский перевод блаж. Иеронима, он сопоставлял его с греческим текстом. Поэтому методы экзегезы англосаксонского монаха восходили к александрийской экзегетической школе. Беда различал 4 уровня прочтения текста: буквальный, моральный, аллегорический и анагогический. По-видимому, здесь он следовал за Иоанном Кассианом. Согласно Беде, для начала следовало понять грамматику текста и осознать, что именно в нём сказано. Значение фразы могло меняться при её помещении в контекст других книг Заветов. Поэтому комментатор должен заботиться о скрытых смыслах написанного, для чего обязан интерпретировать отдельные положения библейского текста. Тем самым прочтение целостного текста отступало на второй план перед самостоятельным значением отдельных фрагментов^[52].

Метод Беды важен для понимания его исторических работ. Понятия «буквальное», «согласно записи» и «историческое» употреблялись им как синонимы. Поскольку самый простой уровень подразумевает множественность тайных смыслов, он обладает самостоятельной ценностью, постольку в свои исторические труды Беда заключал мораль, аллегорию, «рассказ о высших вещах». Неудивительно, что в его экзегетике мораль и аллегория были излюбленными методами, хотя и оговаривалось, что они не должны вытеснять «простой правды истории». При этом, комментируя Ветхий Завет, в изобилии наполненный эпизодами о разнообразных злых деяниях, Беда стремился избегать описания жестокостей и страшных событий и поступков, если они не несли учительного смысла. Комментируя исторические книги Ветхого Завета, Беда не советовал их пропускать при чтении, но рекомендовал по возможности искать пути их смягчения и извлечения наставления и пользы. Ярким примером является история Иова, в которой, вслед за Григорием Великим, Беда находил спасительный смысл даже в хулительных словах, обращённых к Богу. Здесь активно применялся и аллегорический метод, позволяющий трактовать любой фрагмент Ветхого Завета в духовном смысле и связывать его с Новым Заветом. Однако Беда отмечал, что следует крайне осторожно применять эти методы при толковании пророчеств, ибо неверное понимание ведёт к ереси^[53]. Чтобы избежать ошибок, Беда, следуя Августину, рекомендовал применять семь правил Тихония — несмотря на то, что последний сам был еретиком-донатистом^[54].

Для описания множественных аллегорий библейского текста Беда использовал многообразную терминологию, позволяющую отразить нюансы. Прежде всего, это «фигура», «тип» и «знак», обозначающие различные символические функции. Он различал «мистерию» (аллегорический смысл), «таинство» (до XIII века термин лат. sacramentum обозначал «признаки священного»), собственно «аллегорию» (как перенос смысла) и «тайну» (лат. arcanum, то есть эзотерическую истину, открытую немногим). Следуя Августину, он прежде всего сосредотачивался на дословном критическом прочтении текста, несущего важнейшие доктринальные положения. Следуя Григорию Великому, Беда стремился вычленить моральные смыслы и явно предпочитал их утончённому богословскому анализу. Моральное объяснение совпадало с содержанием текста, и зачастую экзегеза Беды выглядит как буквальное прочтение текста^[55].

Всего Беда прокомментировал 10 книг Ветхого Завета и 6 — Нового^[56]. Самой ранней экзегетической работой Беды было «Толкование Апокалипсиса», написанное по просьбе Евсевия, ставшего аббатом в 716 году (мирское имя его было Хвэтберт). Замысел и предназначение труда были описаны автором в послании Евсевию, предваряющем основной текст. Своё толкование Беда разделил на семь частей, прямо следуя правилам Тихония. В первой речь шла о христологии, экклезиологии и эсхатологии, излагаемых через учение о Господе и теле Его. Мистическое Тело Христово — Церковь — подобно голове, хотя и не является ею. Во второй части трактуется природа церкви, святости и греха, причём привлекается пример из Песни песней (1:4). В третьей части излагается учение апостола Павла о различении обетования и закона, свободы воли и предначертания. Четвёртая часть трактует о пророчестве общем и частном. Пятая часть посвящена временам, в том числе понятию «дня» (творения и конца света), трактуемому через символическое значение чисел. В шестой части Беда, вновь следуя Августину, писал, что все упоминания о месте и времени в Откровении не привязаны к тварным временам и месту. Седьмая часть трактует тему Дьявола и его тела, составляя пару и контраст к первой части. Как церковь есть Тело Христово, так и разнообразные ереси составляют тело дьявола. В дальнейшем этот метод Беда использовал в других своих трудах, прежде всего «О скинии» и толковании на первую книгу Самуила^[57]. В общем, у Беды мало говорится о дьяволе, а тема бесовских искушений или самостоятельных действий сил тьмы вообще не выражена. По мнению Н. Зверевой, Беда пользовался метафорами о нечестивом духе в контексте опасностей, подстерегающих христианина, следуя учению Августина, что Бог есть добро и, следовательно, всё сотворенное Им — добро. Всё, именуемое злом, есть грех или наказание за грех, а не нечто натуральное. Самый же грех есть порочная наклонность, то есть издержки свободы воли^[58].

Специалисты (в том числе М. Лейстнер) отмечали, что для Беды характерен уникальный для Раннего Средневековья интерес к текстологической интерпретации Писания, очищению его от ошибок переводчиков и переписчиков. Его живо интересовали проблемы перевода с еврейского и греческого языков, а также различия между латинскими версиями. Кармелла Франклин убедительно показала, что Беда равно использовал текст Вульгаты и одну из старолатинских версий Библии, а также святоотеческие свидетельства при комплексном анализе Книги Бытия^[59].

Свою комментаторскую деятельность Беда начинал с книг Нового Завета. После 709 года он прокомментировал Соборные послания, при этой работе у него практически не было предшественников. Примерно тогда же им было написано изложение Деяний Апостолов в двух книгах, в котором почти исключительно применялся исторический и моральный метод. Намного позднее — между 725—731 годами — Беда вернулся к этой книге, составив «Размышление на Деяния апостолов». Между 709 и 716 годами по настоянию епископа Гексама Акка Беда составил обширные комментарии на Евангелие от Луки в шести книгах (15 841 строка текста)^[60], обширные фрагменты его разъяснений были использованы в аналогичном комментарии на Евангелие от Марка. И здесь основным методом Беды было буквальное разъяснение событий, исторических реалий и извлечение нравственных уроков и предписаний^[61].

Беда в своём комментарии впервые упомянул имена трёх волхвов, посещавших младенца Иисуса, — Каспар, Балтазар и Мельхиор, заодно дав им родину и описание^[62]. В Библии ни количество, ни имена волхвов не упоминались, однако благодаря Беде они стали частью христианской традиции.

После 716 года Беда впервые обратился к комментированию Ветхого Завета. Это был комментарий к 1-й книге Самуила (Первая книга царств), из которого ясно видна разница его подходов к разъяснению обоих заветов. К толкованию именно Книги царств его могли подтолкнуть труды Григория Великого, который пользовался преимущественно ветхозаветными примерами при составлении проповедей. При этом с гомилиями Григория на первые 16 глав этой книги Беда знаком не был. Исторический метод в комментарии к книге Самуила использовался намного реже, зато, когда Беда трактовал каждую фразу как отдельную аллегорию, он стремился раскрыть типологическое значение имён. Духовный скрытый смысл текста отсылал читателя преимущественно к Новому Завету. И в дальнейшем Беда обращался к Книгам Царств, составив компиляцию «Названия мест» (преимущественно на основе Иеронима Стридонского и Иосифа Флавия) и «Тридцать вопросов на Книги Царств» (725 года: ответы на вопросы Нотхельма — будущего архиепископа Кентерберийского). Поскольку трактаты предназначались для разной аудитории, Беда предлагал разные уровни понимания одних и тех же мест. На эти же места он ссылался и в «Церковной истории», проводя параллели между ветхозаветными и современными ему англосаксонскими правителями^[63].

Около 720 года был написан комментарий «На начало Бытия», в четырёх книгах трактовавший библейскую историю от сотворения мира до рождения Исаака и изгнания Измаила. В предисловии Беда писал, что опирался на комментарии Августина, Амвросия и «Шестоднев» Василия Великого. Далее он приносил извинения читателям за буквальность комментария и обещал рассказать о высших значениях текста в другом месте. Это было сделано в комментариях к Ездре и Неемии (725—735 годов), причём в этой работе у Беды вообще не было предшественников^[64][65].

В историографии утвердилось мнение, что «Гомилии на воскресные Евангельские чтения» Беды создавались одновременно с его «Церковной историей» и принадлежали к числу наиболее зрелых его произведений, написанных приблизительно к 730-м годам. «Гомилии» были широко известны в Европе на всём протяжении Средних веков и пользовались большой славой. Трактат включал 50 гомилий в двух книгах (по 25 в каждой) и, по-видимому, создавался по образцу гомилий Григория Великого, которые цитируются в его житии, помещённом в «Церковную историю народа англов»^[66]. Проповедь, по Беде, — обязанность не только и не столько клириков, сколько любого человека, достаточно укоренённого в Христовой вере. Он иллюстрировал это в гомилии на Рождество (VII гомилия I книги), в которой указывал, что пастухи, поклонившись новорождённому Спасителю, не умалчивали о тайне Рождества, но пошли и возглашали об этом^[67]. Однако и в монастырском церковном году наиболее значимые дни — двунадесятые праздники, Рождество, Пасха, день основания монастыря — отмечались проповедями на всех службах суточного цикла, иногда их могло быть три. Такой цикл гомилий был объединён общей темой, раскрываемой с разных сторон^[68].

Гомилии Беды, в общем, тесно связаны с его риторическими работами и комментариями к Писанию^[69]. Гомилия как тип проповеди (в отличие от экземплюма) не предполагала красочных зримых картин, но Беда активно использовал словесные иллюстрации к своим комментариям и создавал для слушателя определённый риторический фон^[70]. В основном его гомилии построены стандартно, по одной и той же схеме: цитата из Писания, после которой идёт комментарий. Композиция отдельно взятого отрывка текста исследователями объясняется тем, что слушатели Беды только недавно приняли христианство и для них требовалось повторить евангельский стих, прежде чем трактовать его. В цикле рождественских гомилий это заметно лучше всего^[71]. Однако у Беды имелся и другой метод построения комментария, в котором евангельская цитата неотделима от обрамляющего текста. Такой метод применён в XV и XVI гомилиях II книги, приуроченных к празднику апостолов Петра и Павла, особенно важных для посвящённой им обители Веармута — Ярроу. История апостолов и евангельские чтения были хорошо известны братии, поэтому слушатели могли легко выделять евангельский текст внутри комментария^[68].

В большинстве случаев гомилии Беды являлись прежде всего нравственным увещеванием, в котором широко использовались символы и аллегории. Однако в некоторых проповедях содержится своего рода лекция об истории и значении библейских реалий. Это заметно в XXI гомилии II книги на праздник Обновления Иерусалимского Храма, к которому было приурочено освящение и одной из монастырских церквей. Она комментирует Ин. 10:22-30^[72]. В XXI гомилии II книги звучит мотив опровержения ересей^[68]. Тема ереси вводится перифразом стиха Ин. 10:30:

Господь говорит: «Мы есмы одно, одно у нас вещество, одна божественная природа, одна вечность, совершенное равенство, никакого несходства»^[73].

Опровержение ересей выстроено на акцентировании всех значимых слов евангельского стиха. Опровергая взгляды Фотина, утверждавшего, что Христос всего лишь человек, Беда подчёркивал первое слово цитаты: «И когда Он сказал: „Я и Отец — одно“, то явно показал, что непорочный человек не может быть одним по веществу с Богом Отцом». Возражая Арию, Беда переносит внимание слушателей на слово «Отец». Возражение формулируется в виде риторического вопроса:

Кто же не увидит легко, что ни одно творение не может существовать в единстве по естеству с Тем, Кто всё сотворил?^[74]

Чтобы опровергнуть заблуждения Савеллия, Беда прибег к грамматическому анализу евангельского стиха:

Далее Савеллий говорит: «Не следует исповедовать два лица Отца и Сына, но Сам Отец, когда желает, есть Отец; когда желает, есть Сын; когда желает, есть Дух Святой; Он, однако, един». Сын осуждает его уже упомянутым речением. Ведь не подлежит сомнению, что «Я и Отец» Господь не мог сказать об Одном Лице, не подобает говорить «есмы» об Одном Лице. Поэтому, отбросив с прочими ещё и заблуждения Савеллия, нам надо следовать апостольской вере блаженного Петра, которой он говорит, исповедуя Господа: «Ты Христос, Сын Бога Живого» (Мф. 16:16)^[74].

Все опровержения ересей строятся по единой схеме: «утверждение» — мнение еретика в сжатом виде, «опровержение», в основу которого положен комментированный стих, «вывод». Самыми разнообразными в пределах этой схемы являются опровержения: Беда последовательно использовал утверждение, риторический вопрос и грамматический разбор. Весь комментарий завершается поучением, которое одновременно является обобщающим для данного комментария — ересям противопоставляется исповедание апостольской веры. Сквозной же темой всей гомилии является ответ на вопрос, который был задан Христу в Храме: «… долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо» (Ин. 10:24). Проповедник призывает слушателей исповедать веру вместе с апостолом Петром, а не добиваться уверения от Господа^[74].

Далее Беда поместил исторический экскурс, содержащий даты трёх освящений Храма с указанием промежутков времени, в течение которых он строился, а также конкретного месяца и числа освящения. Годы при этом показаны через промежутки времени между разрушениями Храма. Все реалии и лица исторического экскурса трактуются аллегорически, так, царь Соломон является выражением Искупителя, а его храм есть соединение верующих по всему свету. Это также показывает уверенность Беды в том, что Ветхий Завет имеет преобразовательный смысл, который раскрывается в Новом Завете. В данной конкретной гомилии исторический экскурс является пищей для ума, а не для души, и потому должен трактоваться отдельно^[75][72].

Беда отводил агиографии важное место в своём творчестве и в заключении «Церковной истории англов» особо отмечал составленные им «истории святых»^[76][77]. Во времена Беды на Британских островах сосуществовало две традиции: раннехристианская аретология, распространившаяся в ранний период христианизации Ирландии (она пренебрегала историческими частностями, делая упор на чудесах), и римская агиобиография, завезённая миссионерами во времена Григория Великого. Задачей агиографа отныне становилось показать читателю жизнь святого, чтобы он мог получить богословское понимание происходящего и уразумел, что в земной жизни святых отразилась жизнь Христа^[78]. В Нортумбрии VII века был принят ирландский канон. Гибернская агиография в качестве образца приняла «Житие св. Антония Великого», составленное св. Афанасием Александрийским (в латинском переводе Евагрия), а также «Житие св. Мартина Турского» Сульпиция Севера и произведения св. Иоанна Кассиана Римлянина. Эти сочинения не были едины типологически: аретологии восходили к патериковым циклам рассказов об отцах-пустынниках, однако «Житие св. Мартина Турского» было разделено на отделы, посвящённые разным типам чудес. Адомнан, составляя «Житие св. Колумбы», положил начало специфической традиции, прямо воздействующей на нортумбрийских авторов^[79].

Напротив, римский тип житий прямо восходил к античным похвальным речам. Житие средиземноморского типа обязано было содержать повествование о «трёх возрастах» святого. В первой части повествовалось о том, из какого народа и местности герой происходит, что известно о его родителях, как его призвание проявилось в ранние годы жизни. Далее, сообразно жанру похвальной речи, следовало охарактеризовать образ жизни святого и показать, как его призвание проявилось в повседневности и подвижничестве. Однако если в жанре энкомия прославлялись подвиги героя, то в житии их место заняли чудеса, совершённые святым. Описание конца жизни — третьего времени — крайне важно для жанра, ибо праведная кончина заключает в себе мораль всей жизни и конкретного жития. Чудеса, произошедшие у могилы или мощей святого, подтверждают его святость. Огромную роль в римской агиографии играл социальный облик героя-святого, погружённого в заботы, положенные его сану. В римских житиях всегда описаны дела святого в монастыре, членом общины которого он был, участие в церковных соборах, общение с сильными мира сего. Доступными в Нортумбрии образцами такого жанра было «Житие св. Амвросия Медиоланского» Павлина и «Житие блаженного Августина» Поссидия^[80].

Первым опытом Беды Достопочтенного в агиографическом жанре было «Житие св. Феликса», составленное до 709 года. Сам он писал, что изначально житие было написано «красивейшими героическими стихами», тогда как его следовало донести до неискушённого в тонкостях латинского языка и поэзии читателя и слушателя. Речь шла об энкомии Павлина Ноланского, стихотворный цикл которого был привезён в Англию Феодором Тарсийским в 669 году. Исполняя свою задачу, Беда основывался на определении панегирика, сделанном ритором V века Эмпорием, и зависимость от образца заметна в житии^[81].

Беда жил в другую историческую эпоху и решал иные задачи. В цикле стихотворений Павлина деятельность святого сравнивается с деяниями борца-одиночки или античных героев. Беда жил в эпоху, когда христианство было уже проповедано во всей известной Вселенной, гонения были забыты, что требовало других выразительных средств. Беда старался снять тему поединка и насилия вообще, а сохраняя эпизоды из Павлина, стремился переосмыслить их. В эпизоде о спасении св. Феликса из темницы ему явился ангел, повелев следовать за собой, после чего оковы спали сами собой, а стража не заметила ухода исповедника. Павлин очень много писал о Феликсе, мало упоминая об ангеле; святой исповедник даже сравнивался с апостолом Петром. Беда основное внимание слушателя перенёс на ангела, а сравнение с апостолом заменил на сравнение ангела с огненным столпом Моисеевым, который освещал дорогу Феликсу из застенка. Англосаксонский агиограф всячески подчёркивал, что чудо носит небесную природу, и его податель — Господь, но чудо возможно только в том случае, если его субъект достоин его. Соответственно, Беда убирал из сюжета все вставки, которые не соответствовали определению Эмпория. Кроме того, он последовательно убирал все эпизоды и реалии, непонятные англосаксам. Так, в тексте Павлина упоминается чудо с водоёмом, в котором использованы понятия «комплювий» и «имплювий» — относящиеся к устройству римского атриума. Поскольку устройство римской виллы было неизвестно обычному англосаксонскому клирику, Беда опустил этот эпизод^[82].

Самым известным и зрелым у Беды специалисты признавали «Житие св. Кутберта», составленное около 721 года. Оно было написано сложившимся писателем и мыслителем, однако демонстрировало прежний подход к источникам^[83]. За основу Беда взял анонимное житие, составленное в Линдисфарне неизвестным монахом, который лично знал святого, однако Достопочтенный счёл возможным и необходимым перепроверить сообщаемые сведения и дополнить их. Для этого агиограф обратился к линдисфарнской братии — носителям устного предания^[84]. Принципиально важным для Беды было другое: ко времени его работы Линдисфарн только что перешёл на устав св. Бенедикта, по которому агиограф жил с детства. Соответственно и житие св. Кутберта должно было послужить подтверждением правильности норм монашеской жизни, принесённой римскими миссионерами^[85]. Беда охотно описывал крайние аскетические практики Кутберта, заимствованные у египетских отцов, в том числе строгий пост и лишение себя сна, а также стояние в ледяной воде читая псалмы, но эти практики шли вразрез с его функциями как настоятеля и епископа. Следовало примирить образы созерцательного аскета и активного клирика, что Беда и сделал путём совмещения ирландской и континентальной традиции^[86].

Согласно А. Такеру, Беда представил Кутберта и как великого церковного реформатора. Демонстрируя черты аскета, он также показан и как идеальный григорианец, неукоснительно исполняющий правила бенедиктинского устава, а на посту настоятеля является добрым пастырем, который готов скорее проливать слёзы раскаяния вместе с грешником, нежели подвергнуть его епитимье. Беда вновь использовал концепцию трёх возрастов, проводя своего героя через этапы становления и выявления его святости путём духовных упражнений и действия божественной благодати. Для этого решительно не подходили крайности ирландского устава, в котором, в частности, широчайшим образом применялись телесные наказания. Анонимное житие Кутберта было сосредоточено на его активной святой жизни, и там отсутствовала глава о кончине святого, которую Беде пришлось создавать заново^[87]. Объяснялось это тем, что, по мысли Беды, предсмертная болезнь Кутберта имела огромное значение для его посмертной участи, очистив праведника и подвижника от всей мирской скверны, с которой он столкнулся, оставив жизнь отшельника и будучи рукоположен в епископа^[88].

Своеобразными были представления Беды о чудесах, что нашло отражение и в написанных им житиях святых. Факт реальности чудес не вызывал у него сомнения, но его мнение имело мощную богословскую подоплёку^[89]. Чудеса являются знаками избранности святого — в данном случае Кутберта, но для Беды они привлекают внимание к истинному источнику чудес — Богу. К области чудесного агиограф относил взаимосвязь и взаимопонимание земного и небесного миров — видимого и невидимого. Роль святого в мироздании заключается в том, что он соединяет в себе миры видимый и невидимый, стоя на их границе. Взору святого равно доступно земное и небесное, душа его постоянно соприкасается с миром горним, а взор созерцает небесные видения^[90]. Беда писал:

… если человек всем сердцем, верно служит Творцу всего сущего, не удивительно, если и вся тварь будет исполнять его желания и повеления. Но большей частью мы теряем власть над сотворенной природой, которая была создана, чтобы быть у нас в подчинении, ибо мы сами пренебрегаем служением Господу и Творцу всяческих^[91].

Представления Беды о месте человека в мироздании базировались на Священном Писании (а именно: Быт. 1:28 и Пс. 8:4-9), где человек признавался лишь чуть ниже ангелов. После грехопадения природа перестала признавать человека своим владыкой, и установленный Господом порядок нарушился, будучи восстановлен Иисусом Христом, который поэтому сравнивается с новым Адамом. Из всех людей только святые и праведники, уподобляясь Христу, способны восстановить первоначальные отношения между человеком и вселенной, но обычным грешным людям этого не дано^[91].

«Житие св. Кутберта» стало одним из самых популярных сочинений Беды. Текст жития был положен в основу одной из гомилий Эльфрика, написанной на древнеанглийском языке, причём все основные моменты жития в пересказе были сохранены. Сюжеты жития стали источником множества произведений, написанных как на латыни («История св. Кутберта» Симеона Даремского), так и на среднеанглийском языке, включая даже рыцарский роман. Большие отрывки из жития Беды вошли в состав службы св. Кутберту. Это влияние сохранялось вплоть до начала реформации в Англии^[92].

Труды Беды, которые современные исследователи интерпретируют как исторические, теснейшим образом связаны с агиографией. «Жизнеописание отцов-настоятелей Веармута и Ярроу» по времени создания находится посередине между житиями св. Феликса и св. Кутберта, будучи составленным после кончины Кеолфрида в 716 году. В предисловии к комментарию Евангелия от Марка Беда писал, что смерть Кеолфрида так потрясла его, что он несколько месяцев не мог взять пера в руки. Памятником учителю стал труд об истории родной обители^[93].

Метод его составления был стандартным для Беды: он использовал в качестве основы ранее написанный анонимный текст «Истории настоятелей». Существует предположение, что автором этой «Истории» был сам Беда, поскольку стиль и тема, а также языковые особенности вполне свойственны его манере^[94]. Текст состоял из 39 коротких глав, главным героем повествования являлся Кеолфрид. Кроме того, Беда описал Амиатинский кодекс и привёл содержание его посвятительной страницы (затёртой в Италии). Подобно его агиографическим сочинениям, трактат содержит повествование о чудесах, заканчиваясь явлением духа Кеолфрида на его могиле в конце текста. Все даты в тексте приведены по счёту от Рождества Христова, это же касается и дат правления англосаксонских королей^[95]. Историзм этого сочинения Дж. Брауном характеризовался как «прямолинейный»^[96]. Организационная идея «Жизнеописания» была иной: подтверждённая документально земная история монастыря под пером Беды обратилась в повествование о сообществе людей, живущих в Боге и «по духу» — своего рода малом Граде Небесном. В монастырском сообществе действуют не земные, а небесные законы, и поэтому задачей историка становилось проследить судьбу Града Божия на земле, где в нашей реальности начинается Царство Небесное. Человек, уходящий в монастырь, этот малый Град, становится «по благодати странник земли, по благодати гражданин неба», и поэтому жизнеописание предводителей малого Града мыслилось как описание людей, облегчающих земной путь подчинённой им части Божия народа^[96].

Хронологическая канва «Жизнеописаний» охватывала около 70 лет. Ввиду метода Беды, это повествование на взгляд современного историка пестрит огромными лакунами. Так, говоря об общении Бенедикта Бископа и короля Эгфрида, которое закончилось пожалованием дополнительных земель монастырю, позволившим построить ещё одну обитель, Беда начинает с констатации факта. Он ни словом не упоминает, каким образом Эгфрид мог убедиться в достоинствах Бенедикта как основателя монастыря и разумности своего первого пожертвования; для риторики Беды это было «отклонением от темы». Неизвестно даже, посетил ли король обитель лично, прислал кого-то из приближённых или пригласил Бенедикта к себе. В записи Беды самым важным были качества настоятеля, приведшие короля к осознанию пользы дополнительного пожертвования, что закономерно привело к расширению обители. Столь же лапидарно описаны три путешествия Бископа в Рим: сообщаются лишь результаты поездки, а всё, не относящееся прямо к монастырю и деятельности настоятеля, — вымарывается^[97]. Отсутствие Бенедикта Бископа по году и более описано в следующей манере:

После двухлетнего настоятельства в монастыре Бенедикт снова уехал из Британии в Рим. Это было его третье путешествие, завершившееся так же благополучно, как и предыдущее^[97].

Подобным образом описана и жизнь Кеолфрида, которая занимает всю вторую книгу трактата. Примечательно, что жизни как таковой не видно в потоке дел Кеолфрида как настоятеля, возглавлявшего обитель святых апостолов Петра и Павла в течение 28 лет. Однако о его повседневных занятиях свидетельствует единственный фрагмент:

Кеолфрид, после того как он соблюдал устав, который он сам, равно как и его отец Бенедикт, предусмотрительно составил из опыта древних, после того как он проявил несравненное усердие в пении псалмов и молитв, которые он не оставлял ни на один день, после того как он показал себя замечательно ревностным в обуздании грешников и в то же время благоразумным в поощрении слабых, после того как он имел обыкновение до такой степени воздерживаться от еды и питья и не обращать внимания на одежду, что редко встречается у облечённых властью, видит, что он уже стар и достиг полноты дней… ^[98]

Таким образом, 28 лет управления обителью и 43 года пресвитерства Кеолфрида промелькнули как один день. Однако после того, как он решился сложить с себя сан и ехать в Рим, время начинает отсчитываться в днях и часах^[99]. Это свидетельствует, что для Беды не существовало единого исторического времени и отсчёт вёлся по разным шкалам. Все важнейшие — для автора — даты приведены по вселенскому времени от Рождества Христова. К таковым относятся основание обители в Веармуте и смерть Кеолфрида. События английской политической и церковной истории считаются по срокам правления королей разных династий, а точные даты не называются. События, для которых требовалось соотнести историю английской церкви или обители с событиями вне страны, датируются по понтификатам Пап Римских. История монастыря начинается с его основания, и этот отсчёт связывает земное время с вечностью^[100]. Реальная, земная история имеет значение лишь постольку, поскольку влияет на жизнь обители или связана с личностью настоятеля. Восприятие времени является линейным — Беда располагает события в причинно-следственной связи, которую стремился обнаружить и донести до читателя^[101].

Богословские взгляды Беды не были оригинальными, а его позиция в вопросах вероучения была ортодоксальной. Новшества, добавленные к канону, он однозначно ассоциировал с ересью. Поэтому своеобразие его личных взглядов выявляется только по выбору авторитетов, с помощью которых он стремился подчеркнуть своё согласие с Отцами Церкви. Некоторая вариативность допускалась им лишь в нарративе об устройстве мира, поскольку даже самые авторитетные авторы того времени высказывали разные мнения и оставалось много пространства для интеллектуального поиска^[102]. Сплетение богословия и вопросов устройства мира заметно в его комментарии на Книгу Бытия («Шестоднев»), а также трактатах «О природе вещей» и «Об исчислении времён». Составляя их, он опирался прежде всего на комментарии Августина и Василия Великого, а также плиниеву «Естественную историю», «Сатурналии» Макробия и «Этимологии» Исидора Севильского. При этом был утрачен контекст античной нехристианской культуры, и потому за цитатами из Августина, приводимыми у англосаксонского писателя, опознаются менее глубокие смыслы^[103]. О теснейшей связи этих предметов О. А. Добиаш-Рождественская писала, что

…ему присуще вселенское чувство, то чувство, которому такими полными гармониями звучали в ответ Книга бытия и Псалмы Давида. Поэтому есть какая-то не поддающаяся ближайшему определению связь между его «De rerum natura» и его комментариями на Библию^[104].

При весьма настороженном отношении Беды к языческим авторам, он высоко ценил вторую книгу «Естественной истории», напрямую её цитировал и ссылался на её автора, а в некоторых вопросах полагал Плиния правым, а христианских писателей — нет. В частности, в библейских комментариях Беда использовал свидетельства Плиния для разъяснения реалий, встречающихся в Священном Писании^[105]. Однако в эпоху, когда компиляция была основным методом составления учёных текстов, Беда предпочитал писать самостоятельно — не перенося блоки текста из работ Августина или Исидора, а выстраивая собственную композицию и логику текста. Он явно осмысливал прочитанное, любил цитировать и сопоставлять разные трактовки одного и того же вопроса, давая собственную аргументированную интерпретацию. Ещё одной важнейшей чертой мышления Беды было умение видеть целое и достигать эффекта целостности, то есть представлять предмет своего повествования как нечто единое, без заметных пропусков, вне зависимости от того, писал ли он о риторике, истории или космологии. Обязательным для него была внутренняя непротиворечивость того, о чём он писал. Это составляет контраст с трудами Исидора Севильского, у которого перечни разных несогласующихся мнений, облечённых в красоту формы, составляли достаточный для него противовес полному незнанию, создавая особое пространство. Беда, напротив, стремился установить согласие между различающимися суждениями (это было важно при комментировании разных мест Писания), сведение их воедино с помощью как логической аргументации, так и здравого смысла^[106].

Трактат «О природе вещей» оказался весьма значимым для средневековой натурфилософской традиции и сохранился не менее чем в 130 рукописях^[107]. Начинался он с разрешения в одном периоде нескольких сложных положений о порядке творения:

Божественная деятельность, которая сотворила мир (saeculum) и управляет им, может быть разделена и рассмотрена с четырёх точек зрения. Во-первых, мир сей в замысле слова Божьего не создан, а существует вечно: по свидетельству апостола, Бог предназначил нас для царства до начала времён этого мира. Во-вторых, элементы мира были сотворены в бесформенной материи все вместе, ведь [Бог], живущий вечно, создал всё одновременно. В-третьих, эта материя в соответствии с природой одновременно созданных [элементов] не сразу преобразовалась в небо и землю, но постепенно, за шесть дней. В-четвертых, все те семена и первопричины [вещей], что были сотворены тогда, продолжают [развиваться] естественным образом на протяжении всего времени, в какое существует мир, так что вплоть до сего дня продолжается деятельность Отца и Сына, до сих пор кормит Бог птиц и одевает лилии^[108].

— Пер. Т. Ю. Бородай

Самым сложным было объяснение самого акта творения. По мнению М. Зверевой, Беда мог также заинтересоваться постулатом о вечности космоса, который был общим у всех античных философов и приводился у Плиния. Из трактата Беды следует, что для него было важно иметь ясное и отчётливое (не обязательно простое) представление о реальном устройстве мира, то есть природе вещей, чтобы сообщить об этом ученикам. Поэтому вопросы о причинах космических явлений и деталях универсума зачастую занимали самого Беду значительно сильней, чем авторов, которых он приводил в свидетели. В частности, блаженный Августин рассматривал изучение составляющих эмпирического тварного мира как нечто второстепенное по сравнению со спасением души. Однако это может быть объяснено из исторического контекста: нежелание Августина уходить от главного могло происходить из опасения, что доказательность нехристианских философских систем в вопросах естествознания была выше по сравнению со святоотеческой и могла вызвать у новообращённых сомнение в состоятельности всего библейского учения. Для Беды не существовало альтернативы христианству, поэтому он мог позволить себе внимательно и подробно изучать «механику мироздания», вплоть до вращения планет, рассуждения об их цвете, природы морских приливов и проч. Беда пытался понять ту сторону Божественного творения, которая была явлена и открыта Богом для человеческого познания. Изучение вещей демонстрировало высшую мудрость и попечение о благе всего живущего, поэтому естествоиспытатель возносил хвалу Творцу, обретая в созерцании природы радость и надежду. В трактатах Беды полностью отсутствовали ссылки на непостижимость мироздания^[109]. Толкование Беды в трактатах об устройстве мироздания чаще всего было буквальным. В перечисленных выше трактатах он практически никогда не обращался к аллегориям и символическому объяснению, несмотря на то, что они составляли важную черту мышления средневекового человека. Моральное толкование, часто применяемое Бедой в других его сочинениях, также почти полностью отсутствовало в «естественнонаучных» трактатах^[110].

Следуя Плинию Старшему, Беда писал, что вселенная имеет форму абсолютного шара, включает небо и землю, причём Земля неподвижно висит в самом центре (и, соответственно, низу) мира, а вся вселенная вращается вокруг неё с большой скоростью. Космос является божественным по происхождению, вечным в Божественном плане и шарообразным. Шарообразной, согласно Беде, была и Земля, что, в принципе, не противоречило библейским построениям (Ис. 40:22). Доказательства шарообразности Земли в конечном счёте восходили к системе Аристотеля. Знакомство Беды с аристотелевской теорией о положении элементов, скорее всего, было заимствовано из трудов Августина^[111]. В области астрономии Беда христианизировал небесный свод, заменив названия созвездий и зодиакальных знаков на имена святых и апостолов^[112]. Земной мир воспринимался Бедой как потенциально-христианский, поэтому его регионы и народы всегда соотносились с католическим вероучением и священной историей. Центром мира воспринимался Иерусалим, вторым центром притяжения был Апостольский Престол — Рим. Паломничество к этим святыням рассматривалось как часть пути к Царству Небесному, что ярко выражено в «Церковной истории». Святые места образовывали реперные точки, размечавшие пространство, которое должно было описываться не только как предмет географии, но и в категориях движения души праведника. Британия — родина Беды — воспринималась им как край мира, и поэтому всегда сопоставлялась с «нормой»: Римом или Иерусалимом. Любые несоответствия требовали рационального объяснения, и поэтому в трактате «Об исчислении времён» ставился вопрос о несовпадении продолжительности дня в Британии с тем, о котором говорил Христос^[113]. Космология Беды Достопочтенного получила официальное одобрение католической церкви в понтификат Папы Сильвестра II^[114].

В. В. Петров отмечал, что в основе эсхатологических представлений Беды Достопочтенного лежали естественнонаучные принципы, некоторые из которых были почерпнуты из античной физики и космографии^[115]. Помимо античных представлений, на Беду известное влияние оказала ирландская монастырская мысль VII века, которая, в отличие от континентальной спиритуалистической традиции, испытывала живейший интерес к физическому миру и вопросам космологии^[116]. Беда, как и его предшественники, полагал, что есть высшее и низшее небо. В комментарии на Книгу Бытия он подчёркивал, что когда упоминается о небесной тверди, речь идёт о высшей, эфирной области, в которой находятся звёзды; когда же упоминается просто небо, речь идёт о воздушной области, в которой могут летать птицы (Hexaemeron, I)^[117]. Соответствующий пассаж в трактате «О природе вещей» Беда составил из фрагментов Плиниевой «Естественной истории», Второго послания апостола Павла и «О граде Божием» Августина^[118]. Разделяя античные представления о четырёх стихиях, перетекание которых друг в друга объясняет мировые процессы (и катаклизмы), Беда почти дословно следовал блаженному Августину. Последний в «О граде Божием» встроил ангелологию в современную ему натурфилософскую конструкцию. Согласно Августину, ангелы и демоны в своей природе содержат преобладающие стихии огня и воздуха, а не претерпевающие землю и воду. Небесные тела падших ангелов в наказание были обращены в воздушную стихию, дабы она стала подвластна действию огня как стихии высшей природы^[119]. Ирландские монахи VII века пошли ещё дальше: в анонимном трактате «О чудесах святого Писания» все библейские чудеса разъясняются рационально. Например, в эпизоде о жене Лота поясняется, что когда Бог в наказание обратил её в соляной столп, Он заставил распространиться по всему организму соль, которая всегда присутствует в человеческом теле^[120].

Данная авторитетная в VII веке традиция явно отмечена в учении Беды о мировом пожаре. В День Гнева уничтожению подвергнутся две низшие стихии — вода и земля, тогда как воздух и огонь перейдут в новое высшее качество^[120]. Только низшее — воздушное — небо будет уничтожено огнём, подобно тому, как во время Потопа земля была поглощена водой^[121]. Развёрнутое описание Страшного суда Беда дал в трактате «Об исчислении времён». Из этого трактата следует, что нынешнее воздушное небо и земля погибнут от огня, но невредимы останутся горнее небо и небесная твердь. Собственно Страшный суд произойдёт в воздухе: там встретят Господа святые, воскресшие и те, кого Суд застанет на земле живыми. При этом неизвестно, поднимутся ли в воздух навстречу Судии и отверженные, ибо их тела, хотя и станут нетленными, но им будет препятствовать груз грехов. По Беде, грешники, по-видимому, будут ожидать приговора на земле, охваченной пламенем; будет ли испарено море или оно превратится в нечто лучшее — неизвестно^[122].

Интерес Беды к хронологии был выражен в трактатах «Об исчислении времён», «Об искусстве счёта» и «О праздновании Пасхи». С технической стороны, методы расчёта пасхалии и согласования систем исчисления лет у иудеев, римлян и англосаксов, предложенные Бедой, оказались настолько удачными, что использовались Католической церковью в течение нескольких столетий. Другой круг проблем включал осмысление исторического времени и, как следствие, — создание собственной системы философии истории. В общем, Беда воспринимал время, сотворённое Богом, как линейное, направленное из прошлого в будущее, из вечности в вечность и стремящееся к собственному завершению^[123]. Однако аллегорический метод толкования Писания привёл Беду к восприятию времени как симметрического, поскольку история имела свой центр и кульминацию — Боговоплощение и жизнь Христа среди людей. Поэтому любые события истолковывались как имеющие место до, во время и после переломного момента истории. Времена «до» и «после» в свете Воплощения как бы «смотрелись» друг в друга, взаимно отражая уже совершившиеся или грядущие события. Это позволяло, например, зеркально соотносить писания Ветхого и Нового Заветов. Это же ощущение сближения и взаимной отражённости позволяли судить об англосаксах как о новых иудеях^[124].

Из августиновского «О граде Божием» и хроник Исидора Севильского Беда заимствовал периодизацию истории мира и человечества на шесть периодов, соотносимых с возрастом человека и днями творения. Вслед за этими авторами он полагал, что мир достиг старости и что этот возраст наступил как раз от времени Рождества Христова^[125]. Периодизация выглядела так:

1. Эпоха от Адама до Ноя (младенчество человечества) — 10 поколений, 1656 лет. Этот мир целиком погиб в Потопе;
2. Эпоха от Ноя до Авраама (детство) — также 10 поколений, 292 года. В это время был изобретён праязык — еврейский;
3. Эпоха от Авраама до Давида (юность), 14 поколений, 942 года. Это время описано в Евангелии от Матфея — как начало родословия Христа.
4. Эпоха от Давида до Вавилонского плена (зрелость), 473 года. Это время царского правления.
5. Эпоха от плена до Рождества Христова (старость), 589 лет. В это время еврейский народ был поражён пороками, как старостью.
6. Эпоха от Рождества Христова до 725 года. Предсмертное состояние человечества, не определённое рядом поколений или лет, которое должно завершиться Судом^[125].

В хронологии Беды имеются определённые нестыковки, поскольку он исчислял время как по Септуагинте, так и по еврейскому библейскому тексту. Кроме того, в 67-й и 69-й главах «Об исчислении времён» он выделил ещё две эпохи. Седьмая течёт параллельно шестой — это время, в которое души всех почивших от века святых пребывают с Христом в ожидании телесного воскресения и Судного Дня (лат. animarum Sabbatum — Суббота душ). После Суда и воспламенения мира настанет восьмая эпоха — невечерний день Воскресения и вечной блаженной жизни^[126].

От сотворения мира до Рождества Христова по собственным расчётам Беды прошло 3952 года (что на 1259 лет меньше, чем по расчётам Исидора). В связи с этим возникал вопрос, сколько лет отпущено для последнего века. Если шесть веков соответствовали тому же числу тысячелетий, то можно было бы косвенно ответить на этот вопрос. По Беде получалось, что от Боговоплощения до Суда должно было пройти не менее 2000 лет, что значительно превышало срок, исчисленный его предшественниками. При этом попытка точно исчислить день Суда противоречила христианскому учению, а верующий должен быть готов предстать перед Судией в любой момент^[127].

Беда Достопочтенный явился одним из первых средневековых писателей, в трудах которого была дана целостная концепция прошлого. «Церковная история народа англов» в пяти книгах повествовала о периоде от римского завоевания до 731 года, причём внешняя канва несла признаки типичного для эпохи хроникального жанра^[128]. По замечанию Дж. Брауна, заглавие работы не должно вводить в заблуждение — это церковная история, не похожая на классические образцы Геродота, Фукидида, Юлия Цезаря или Тацита. Более того, нет никакой уверенности, что Беда был знаком с трудами всех перечисленных историков^[129]. Исторические представления Беды сложились под воздействием библейской традиции, то есть священной еврейской истории. Прошлое англосаксов осмысливалось им как направленное непрерывное движение к Богу, по аналогии с историей первого богоизбранного народа — израильтян. По Беде цель и одновременно конец человеческой истории — это обращение ко Христу всех людей на свете, в силу чего прошлое и настоящее народа англов получало своё место во всемирной истории^[130]. Согласно Беде, англосаксы были новыми Божьими избранниками, миссия которых была в распространении истинной веры в самые отдалённые земли и восстановлении церковного единства. Англы — новый народ Израильский — получили веру непосредственно из Рима, центра католического мира. Поэтому центральным сюжетом труда Беды являлось становление церкви во всей Британии, объединяющей верующих во всех англосаксонских королевствах в соответствии с Божественным замыслом. Отдельные события, войны, изменения границ и деяния государей имели смысл только в соотнесении с пониманием истории как истории спасения^[131].

Одной из сложнейших задач, встававших перед Бедой — историком, была организация исторического нарратива. Обычная для него концепция целостности вводилась географическим пассажем, задававшим единство места действия:

Британия — это остров среди океана, называвшийся прежде Альбионом. Он расположен на значительном расстоянии к северо-западу от Германии, Галлии и Испании, которые являются крупнейшими частями Европы. Он простирается на восемьсот миль к северу в длину и на двести миль в ширину, но некоторые участки суши выступают и дальше, и с ними длина береговой линии доходит до 4875 [римских] миль (7215 км). К югу лежит Бельгийская Галлия, ближний путь к которой для путешествующих проходит через город, называемый Порт рутубиев; англы же искаженно называют его Рептакастир. От него до Гессориака в земле моринов, что на другом берегу, пятьдесят миль или, как иногда пишут, 450 стадий. С другого края, где начинается бескрайний океан, находятся Оркадские острова. Остров этот богат плодами и деревьями и в изобилии кормит скот и вьючных животных, а в плодородных его областях возделывается виноград. Здесь много сухопутных и морских птиц разных видов, а обилие рыбы в реках и ручьях достойно удивления; особенно велико число лососей и угрей. Ловили тут тюленей, дельфинов и даже китов; кроме того, здесь есть различные ракушки, в том числе и жемчужницы, в которых находят превосходный жемчуг самых разных цветов — красный, пурпурный, фиолетовый и зелёный, но большей частью белый. Много здесь и улиток, из которых добывают алую краску; её прекрасный цвет не тускнеет ни от солнца, ни от дождя и не блёкнет со временем, а только делается ярче^[132].

— Пер. В. В. Эрлихмана

Идею предварения исторического описания географическим Беда (как и Григорий Турский, Гильдас и другие ранние авторы) заимствовал у Павла Орозия, который в начале своей «Истории против язычников» дал краткие сведения о географии известного ему мира. У Орозия (I.2) Беда заимствовал начало главы и данные о протяжённости Британии, причём сведения о свойствах минералов и красок были заимствованы у Солина и Плиния, а пассаж о горячих источниках Беда взял из «Шестоднева» св. Василия Великого. Примечательно, что большая часть главы была написана Бедой самостоятельно, причём название «Британия» (Brittania), ранее используемое только для части острова, населённого бриттами, впервые было распространено на всю территорию. После перевода короля Альфреда названия Англия и Британия стали восприниматься равнозначными^[133].

Во вводном описании остров Британия был представлен как нечто большее, чем просто территория, поскольку здесь присутствовала аллюзия на библейскую Книгу Бытия. Британия является символическим пространством, на котором разворачивается история нового Богоизбранного народа, и типологически уподоблена земному раю. Население острова говорило на пяти языках (англов, бриттов, скоттов, пиктов и латинском), что по принципу подобия отсылало к числу книг, повествующих о Божественном Законе. Иными словами, Беда конструировал образ духовного единства Британии, и перед читателями представал образ не соперничающих королевств, но единой страны, где происходило Божественное действо. К. Кендалл, анализируя риторическую стратегию Беды, настаивал на символическом прочтении и понимании его труда^[134].

Особый акцент Бедой делался на единстве церкви и её преемственности со Святым Престолом в Риме. Поэтому начало повествования от римского завоевания Британии прямо соотносилось с рассуждениями Августина об особой роли Римской империи в истории всего человечества, поскольку в соответствии с Божественным замыслом вселенское государство, собравшее воедино множество народов, было способно к распространению Веры Христовой. Беда даже утверждал, что англосаксонская церковь — как часть Божественного плана — уже существовала к моменту, когда первые миссионеры достигли берегов Альбиона^[135]. Ещё одним важным сюжетом, связывающим «Церковную историю» воедино, является вопрос об исчислении Пасхи. Это объясняется тем, что для Беды истинный путь к спасению достижим только в согласии с церковью апостола Петра, а отступление от неё обрекало целые народы на погибель. Поэтому правильное исчисление праздников является важнейшим условием для наставления и спасения тех, кто ещё пребывал в пагубном заблуждении. К заблужденцам относились и ирландские монахи, в своё время заботившиеся об обращении англосаксов, но впоследствии «сделавшие множество вещей, противных единству Церкви» (III, 3)^[136].

В этом труде Беда также описывает два путешествия в мир иной, что стало одним из первых христианских описаний такого рода^[137].

Интеллектуальное наследие Беды насчитывало около 40 трудов, но в разное время ему приписывались сочинения на разнообразные темы^[138]. Среди них — два небольших музыкальных трактата, опубликованные Минем в PL (tomus 90, col. 909 ss.) под названиями, соответственно, Musica theorica (inc. Notandum quod, cum omnis ars in ratione contineatur) и Musica quadrata seu mensurata (inc. Quoniam circa artem musicam). Первый из них представляет собой очередную (недатированную) схолию к «Основам музыки» Боэция^[139], второй — «Трактат о музыке» Магистра Ламберта (XIII века)^[140].

В каталоге М. Лейстнера 1943 года зафиксировано около 950 рукописей различных трудов Беды VIII—XV веков. По Дж. Брауну, уже после публикации Лейстнера было выявлено не менее 100 рукописей Беды, не учтённых в вышедших ранее исследованиях^[141]. Однако утрачено намного больше: считается, что в результате политических потрясений в Англии, начиная с XIV века, было уничтожено примерно 80 % всех рукописей Беды^[142]. Больше всего сохранилось рукописей «Церковной истории народа англов», которых насчитывается более 160; они каталогизированы в исследовании Б. Колгрейва и Р. Майнерса (1969). Наиболее ранними и точными считаются две рукописи: так называемый Манускрипт Мура (по имени владельца), переписанный в обители Веармута-Ярроу не позднее 737 года, и Санкт-Петербургская рукопись, отстоящая по времени от первой примерно на 6—10 лет. Уникальной её делают маргиналии на нортумбрийском диалекте, которые представляют единственный известный гимн англосаксонского поэта Кэдмона, чей частичный прозаический перевод на латинский язык приведён в книге Беды. К этим двум манускриптам восходит семья рукописей — так называемый «Тип М». К рукописи, хранившейся в Фульдском аббатстве, восходит «Тип C». По Ч. Пламмеру, её прототип был создан в Линдисфарне или одной из обителей Кента^[143]. «Церковная история народа англов» по приказу Альфреда Великого была переведена на англосаксонский язык; эта версия сохранилась в пяти рукописях и трёх копиях, снятых до XII века. Источником для перевода послужил латинский манускрипт «Типа C». Этот текст был впервые напечатан в Кембридже А. Уилоком в 1643 году и переиздавался трижды^[144].

Интеллектуальное наследие Беды ранее всего оказалось востребовано в Ирландии: одна из рукописей, содержащая его экзегетические труды, переписана всего 14 лет спустя после его кончины. Всего сохранилось 4 рукописи с древнеирландскими глоссами, переписанных до 790 года, в которых использовалась экзегеза Беды. В Ирландии были известны все основные труды богослова и историка^[145]. Уже к концу VIII века рукописи Беды имелись во многих важнейших монастырских центрах Европы. Р. Маккитерик выявила 120 рукописей трудов Беды каролингской эпохи только на бывших восточно-франкских территориях^[141], а всего сохранилось не менее 390 манускриптов Беды, переписанных до конца IX века^[146]. Далее труды Беды появились в Скандинавии и в Исландии; во всяком случае, «О порядке времён» Беды цитируется в предисловии к «Ланднаумабоук» и дважды — в «Саге об Олаве сыне Трюггви». В Исландии сохранились его комментарии к Книге Бытия и Деяниям апостолов, а в исландской версии жития св. Освальда Нортумбрийского содержатся ссылки на «Церковную историю», по-видимому, в германской версии^[147].

К югу от Альп труды Беды стали более известными к эпохе Ренессанса (Реформации и Контрреформации); в Италии его рукописей сохранилось больше, чем в Испании и Португалии. Издания отдельных трудов Беды появились вскоре после изобретения книгопечатания^[148]. «Церковную историю» впервые напечатал Генрих Эггештайн в Страсбурге в 1475 году, она была объединена с «Церковной историей» Евсевия в переводе Руфина. Последующие переиздания 1500 и 1506 годов также объединяли труды Евсевия и Беды^[149]. Первое собрание сочинений в трёх томах было выпущено в 1521—1536 годах Йоссом Баде (третий том уже после его смерти) и в 1544—1545 годах было перепечатано Жаном де Руаньи. В 1563 году Иоганн Герваген-младший предпринял в Базеле большое восьмитомное собрание сочинений Беды, однако фактически это было то же собрание де Руаньи, дополненное большим числом псевдэпиграфов. Это собрание переиздавалось в 1622, 1682 и 1688 годах в Кёльне^[148]. Первый перевод «Церковной истории» на английский язык выпустил в Антверпене в 1565 году Томас Степлтон в надежде на обращение в католицизм Елизаветы Английской. Он надолго стал основной английской версией главного труда Беды^[149]. В 1843—1844 годах Дж. Джайлс опубликовал новое собрание сочинений, взяв за основу издание Гервагена, в котором исправил наиболее вопиющие ошибки и опечатки. В этом издании игнорировались леммы, комментирующие библейские пассажи. Эти особенности были воспроизведены Жаком-Полем Минем в его «Латинской патрологии», в которой полное собрание сочинений Беды составило тома 90—95. По изданию Миня его чаще всего и цитируют^[150]. Авторитетное критическое издание «Церковной истории» в двух томах выпустил Ч. Пламмер (1896). Из-за общей тенденции сосредоточения исследовательских интересов только на «Церковной истории» после издания Миня почти сто лет не предпринималось попыток систематического издания трактатов и комментариев Беды^[151]. Только после 1960 года последовала большая серия критических изданий всех сочинений Беды Достопочтенного.

Труды Беды, привезённые к франкам Алкуином, быстро распространились в эпоху Каролингов и оказывали прямое воздействие на интеллектуальный климат Европы. Поскольку труды Беды имели прямое миссионерское назначение и предназначались для непросвещённой публики, Алкуин и апостол фризов Лиудгер использовали его работы для нужд проповеди и оставляли их списки в библиотеках основанных ими монастырей. Труды Беды цитировали Рабан Мавр, Смарагдус, Нолькер Бальбул, аббат Луп из Ферье, Гинкмар Реймский, Флор Лионский и Пасхалий Радберт. Однако наиболее глубоким, хотя и опосредованным, оказалось влияние Беды на оригинального мыслителя Иоанна Скотта Эриугену, который также владел греческим языком. Авторитет Беды активно привлекался в постановлениях церковных соборов каролингской эпохи: Майнцского (813), Ахенского (816), Парижского (825 и 829 годов — шестикратно) и Ахенского 836 года^[152]. Епископ Меца Амаларий однажды заявил:

…Мы можем продемонстрировать это положение на основании слов учителя Беды. Пусть он утверждает это, ссылаясь, на кого ему будет угодно. Для нас же его свидетельства достаточно^[153].

Труды Беды Достопочтенного активно использовались во время реформы церковных орденов X—XI веков. Сочинения Беды привлекались, как правило, в трудных случаях, когда требовалось истолковать некие полузабытые церковные установления или события далёкого прошлого. Это справедливо как для английских, так и для континентальных церковников. Эльфрик и Биргиферт Рамзейский цитировали 13 различных сочинений Беды (последний — большей частью по цитированию Эльфрика). Особенно большое значение приобрели библейские глоссы и комментарии Беды, положенные в основу стандартной Glossa ordinaria. Пьер Абеляр цитировал Беду более 30 раз в трактате Sic at non^[154]. Отношение Абеляра к авторитету Беды видно из следующего эпизода «Истории моих бедствий»: чтение комментариев Беды к «Деяниям апостолов» заставило Абеляра усомниться в том, что основателем монастыря Сен-Дени был Дионисий Ареопагит. Братия обители обвинила Абеляра в желании оклеветать их славную историю, на что тот ответил, что ему более веским кажется авторитет Беды, труды которого признаны всей латинской церковью^[153].

Пётр Ломбардский, чьи «Сентенции» стали базовым сводом по теологии в эпоху Высокого Средневековья, явно демонстрировал пристрастие именно к экзегетике Беды. Собственно, комментарии Беды цитировались им свыше 70 раз. Хотя ссылки на авторитеты были стандартным методом схоластического философствования, пристрастие Петра Ломбардского именно к Беде (и Ремигию) является не слишком характерным для эпохи. Ученики Петра Ломбардского унаследовали это отношение: Пётр Коместор в комментарии к Книге Бытия цитировал аналогичный комментарий Беды (12 раз), а также трактаты «О временах» и комментарий к Деяниям апостолов. Викторин Гюг обращался к Беде реже, однако Пётр Кантор в трактате Summa de sacramentis цитировал Беду 36 раз^[155].

В XIII веке авторитет Беды стал активно использоваться схоластами францисканского ордена. Александр Гальский заимствовал метод Петра Ломбардца и использовал труды Беды в глоссах на «Сентенции» более 50 раз. В грандиозной Summa theologica, начатой Александром вместе с Вильгельмом Мелитонским, использовались практически все сочинения Беды. Бонавентура в комментарии на «Сентенции» по большей части ссылался на комментарии Беды к Евангелиям от Марка и Луки. Вильгельм Мелитонский пользовался глоссами Беды на книги Ветхого и Нового Завета и его гомилии более 50 раз. Роджер Бэкон пользовался обеими работами Беды по исчислению времени^[156].

Авторитетнейшие из доминиканских схоластов — Альберт Великий и Фома Аквинский — реже пользовались трудами Беды. Альберт Великий ни разу не сослался на Беду в «Физике», но цитировал его среди прочих учителей церкви в своих экзегетических и прочих работах. В трудах Фомы Аквинского Беда упоминается по имени в разных контекстах более сотни раз — чаще всего это его комментарии к новозаветным книгам, псалмам и Книге Бытия. Catena aurea Фомы — комментарий на Четвероевангелие — содержит 216 цитат из комментария Беды к Евангелию от Луки и 376 — к Евангелию от Марка. В Catena интенсивно использовался метод цитирования патристических текстов, при этом Беда цитируется не менее двух-трёх раз на каждой странице^[156]. Марсилий Падуанский цитировал Беду по Catena aurea Фомы^[157].

И в дальнейшем труды Беды привлекали теологов, в том числе неортодоксального направления. Николай Кузанский активно цитировал грамматические, хронологические и экзегетические работы Беды. К авторитету Беды равно прибегали Ян Гус и Мартин Лютер. Жан Кальвин ни разу не упоминал Беду, но применяемые им методы экзегетики явно прослеживаются в «Комментарии на Деяния апостолов» самого Кальвина^[158]. В дальнейшем монашеская ортодоксия Беды стала активно использоваться полемистами Контрреформации, в первую очередь — Иеронимом Эмзером, Иоганном Экком и другими. Роберт Беллармин не использовал труды Беды, но анализировал его комментарии в «Евангельских писаниях». Пользовались его авторитетом и испанские иезуиты XVI—XVII веков^[159].

После начала Реформации в Англии «Церковная история» быстро приобрела политическое значение, поскольку рассматривалась как свидетельство неразрывной связи английского народа и Святого Престола. В 1550 году вышло антверпенское издание Йона де Граве с некоторыми изменениями, внесёнными в текст. В предисловии публикатор выражал надежду, что знание о древности католической веры на Британских островах обезоружит того, кто желает её реформировать. Непосредственно с этими тенденциями был связан перевод «Церковной истории» на английский язык, выпущенный в Антверпене в 1565 году Томасом Степлтоном, который таким образом надеялся обратить в католицизм Елизавету Английскую. В эпоху Контрреформации «Церковную историю» печатали в собраниях средневековых исторических источников в полемических целях: вышли издания в Париже (1583, вместе с сочинениями Григория Турского и Сигеберта из Жамблу) и в протестантском Гейдельберге (1587, вместе с трудами Гильдаса и Уильяма Мальмсберийского)^[160].

Научное изучение трудов Беды началось в XIX веке в ходе исследования ранней истории Британии, политической истории англосаксонских государств, их культуры и церкви. В известной степени его произведения сыграли роль в формировании национальной британской исторической науки; Беда Достопочтенный рассматривался как её основатель. Внимание исследователей почти на столетие оказалось прикованным к «Церковной истории народа англов», экзегетические и богословские труды Беды надолго отошли на задний план. Официальная канонизация Беды Римской церковью В. В. Зверевой рассматривалась как реакция на «присвоение» его наследия историками^[4]. Ч. Пламмер, сам имевший духовный сан, рассматривал Беду как основоположника британского историописания и приближал его образ к современному учёному-позитивисту, обладающему рациональным мышлением. По этой причине он избирательно подходил к рассказам Беды о чудесах, выделяя только то, что могло быть истолковано как «реальный исторический факт»^[161]. В рамках позитивистской историографии положительно решался вопрос о достоверности сведений, положенных Бедой в основу его «Церковной истории». Даже когда Дж. Кэмпбелл в 1876 году заявил, что ряд сведений Беды о политической истории Англии опровергается археологическими данными, это указывало на отношение к его трудам как к научному исследованию. В работах Ф. Стентона (1934 и 1965) отмечалось высочайшее умение Беды координировать фрагменты информации, дошедшей до него из предания, что позволило ему построить концепцию истории^[162].

Начиная с 1960-х годов стали предприниматься попытки пересмотреть устоявшиеся взгляды на труды Беды и соотнести их с социокультурным контекстом. Здесь явно определились два подхода: представители первого (например, У. Чейни в 1970 году) высказывали точку зрения, что Беда, сознательно не писавший о языческих представлениях и культах англосаксов, всё же неосознанно включил в текст данные, позволяющие о них судить. Естественно, что возможность «прямого» чтения его трудов не ставилась под сомнение. Второе направление, начавшее развиваться в первой половине XX века, — текстовое. Р. Дэвис и М. Лейстнер начали реконструкцию круга доступной Беде литературы и анализировали влияния на него как на автора того круга христианской историографической традиции, в которую он был инкорпорирован. В работах Ч. Джонса 1940-х годов наметилась тенденция комплексного изучения трудов Беды — «естественнонаучных», глосс и исторических комментариев. Прошла и дискуссия Ч. Джонса и Б. Колгрейва об интерпретации понятия Беды «истинный закон истории», поскольку Джонс полагал, что Беда писал об истории божественной и имел в виду теологический смысл событий. Таким образом, представления о рационализме Беды представлялись исследователю необоснованными; по Колгрейву, это принижало достоинство Беды как добросовестного историка. В ряде работ, выпущенных с середины 1960-х годов, высказывалась мысль, что ранее недооценивалась специфика мышления Беды как средневекового автора^[163].

В 1935 году папа римский Пий XI призвал обратиться к англосаксонскому автору не только как к «отцу английской истории», но и как к свидетелю церковной традиции. Это повлекло за собой ряд церковных публикаций, в которых анализировались экзегеза и проповеди Беды^[151]. В изучении наследия Беды важную роль сыграли обобщающие сборники трудов, изданные к 1200-летней годовщине его смерти (1935) и 1300-летию со дня рождения (1976 и 1978). В бывшем аббатстве Ярроу открыт музей Беды Достопочтенного^[англ.], с 1958 года там ежегодно читается ведущими специалистами лекция, в которой освещаются неизученные прежде вопросы или задаются ориентиры для будущей разработки его трудов^[164].

В российской историографии персональный интерес исследователей к личности и наследию Беды проявился в основном с 1970-х годов. Единственным исключением были работы 1920—1930-х годов О. А. Добиаш-Рождественской^[165], которая рассматривала наследие Беды в контексте средневекового «энциклопедизма». Его наследие как учёного она сравнивала с трудами Исидора Севильского, признавая, что Беда «многое… толкует и яснее, и основательнее Исидора»^[104]. Далее уже в 2000-х годах вышли две монографии (М. Р. Ненароковой и В. В. Зверевой), в 2001 году был опубликован полный перевод на русский язык «Церковной истории», выполненный В. В. Эрлихманом.

• Список святых, канонизированных папой римским Львом XIII

• Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер. с лат., вступ. статья, комм. В. В. Эрлихмана. — СПб : Алетейя, 2001. — 363 с. — (Pax Britannica). — ISBN 5-89329-429-7.
• Беда Достопочтенный. Исторические сочинения / Пер. с лат., вступ. статья, комм. В. В. Эрлихмана. — М : ООО «СПСЛ», НП ИД «Русская панорама», 2022. — 552 с. — (MEDIÆVALIA: средневековые литературные памятники и источники). — ISBN 978-5-93165-466-9. («Церковная история народа англов», «История аббатов», «Житие Св. Кутберта», «О семи чудесах света», «Большая хроника»)

Эта статья входит в число избранных статей русскоязычного раздела Википедии.